Василий Лебедев - Золотое руно [Повести и рассказы]

— А что это я хутора не видел сейчас? Должен был показаться за скирдами соломы, а ничего не было видно.

— Сожгли хутор. Не стало и хутора, — ответила старушонка.

— Кто сжег?

— Люди. Директор велел. Народ в новые дома переселял. Дорого стало хутор содержать: колодцы завалились, свет проводить — надо столбов много, а народ не ехал в новые дома. Выселили людей, а дома сожгли. А почто в небо добро пустили? Лучше бы отдали людям на сараи, к новым-то домам сараи надобны. Люди на них доски таскают, а директор велел дома пожечь — дело ли это? Я так думаю: нёлюбы ему люди.

— Есть, Анна Поликарповна, и такие, которым нравится Матвей Степаныч, ведь что ни говорите, а он совхоз-то поднял, вон как размахнул!

— А толку-то! Вон за рекой еще один совхоз есть — худой, говорят, совхоз, а наши мужики поехали как-то недавно туда, разговорились да и узнали, что там зарабатывают так же, как и у нас. В хорошем-то совхозе побольше платить надо. Нет, не любят его люди, Николай Иванович, и я не люблю, хоть передавай ему, хоть не передавай…

Дмитриев промолчал, а Орлов вскоре объявил весело:

— Подъезжаем!

В ветровом стекле расступилась просека, открыла деревню.

У дома Анны Поликарповны Дмитриев тоже вышел. Простился, тронув рукой шапку. Орлов ловко развернулся, изготовился к обратной дороге и высунул на прощанье руку.

— Бывай здоров, комиссар! Чеши на ферму — достраивай в Буграх социализм, а с меня на сегодня хватит!

— Рули, рули, болтун! Сестре привет передай!

Однако Орлов попятил машину, спросил:

— А знаешь, почему Бобриков зоотехника Семенова выжил?

— Слухами, Андрей, не живу.

— И все же этот дымок от огонька…

— Ну?

— Семенова, поговаривали, к ордену хотели представить.

— И что же?

— Бобрикову могло не достаться: двум работникам руководящего звена в одном совхозе могли и не…

— Это не главное. Андрюша, главное… — Дмитриев вздохнул, махнул рукой и зашагал по деревенской улице.

— Как назад доберешься? — послышался из машины голос приятеля. — Может, ты недолго, так я подожду!

— Спасибо, как-нибудь доберусь!

Он не пошел даже в контору отделения «Бугры» — сегодня было не до общих вопросов — и направился прямо на стрекот колесных тракторов у скотного. Там — было слышно издали — взревывал от натуги тяжелый гусеничный с подвесным погрузчиком, а вокруг, лишь стоило прислушаться, копошились, потархивали легкие колесники, на одном из которых должен был возить навоз или торф тракторист Костин.

До скотного было с полкилометра, и, чтобы напрасно не проколыхаться по дорожным колдобинам — обычным весенним ранам русских дорог, он решил завернуть к магазину и спросить, где сегодня работает Костин. Спросить было у кого: за магазином пристроились человека три-четыре — издали трудно различить, но явственно выблеснула в руках у кого-то аспидно-черная бутылка портвейна. По мере того как Дмитриев приближался, он узнавал рыжие лохмы молодого плотника Крюкова, его сотоварища, что приходился племянником Анне Поликарповне, широкое лицо электрика Кротина.

— Здравствуйте, труженики!

— Привет властям! — развязно отозвался Крюков. Он оттягивал в натужной улыбке нижнюю губу вбок, прижимал зачем-то подбородок к груди, будто целился откусить пуговицу на фуфайке.

— Это во время-то работы? — строго спросил Дмитриев.

— Наша пятилетка… фьють!

— Что?

— Закончилась!

— Не выламывайся, Крюков! Почему не на работе?

— Я же сказал, Николай Иваныч, что уже отработал. Совсем: две последние недели — и ша!

— И ты расчет берешь?

— А я что — рыжий?

— А я — тоже, — не дожидаясь вопроса, заявил племянник Анны Поликарповны.

Дмитриев посмотрел на этих молодых, только-только отслуживших ребят, и ему стало не по себе.

— Кротин, а ты что пьешь с молодыми? У них хоть молодость дурит в мозгах, а ты…

— А у меня рабочий день не нормирован. Сегодня с полночи над мотором торчал, к дойке уладил его. Ко мне не придерешься! Кротин всегда как часики..

Дмитриев махнул на него рукой и к ребятам:

— Перестаньте дурить, парни. Заберите назад заявления и давайте тут жизнь устраивать. Что бегать-то?

— А чего мы не видели в вашем совхозе?

— Да совхоз-то не мой. Наш совхоз-то!

— Нет, он ваш с Державой, вот вы и работайте, а мы в город подадимся. Не пропадем! — самодовольно улыбнулся Крюков. Было заметно, что он — идейная сила, а не второй.

— За что обиделись-то? — спросил Дмитриев.

— Гм! За что! За все!

— Так не бывает.

— За то, что Бобриков — сволочь! — вырвалось у племянника Анны Поликарповны, и Дмитриев увидел зеленые, сощуренные злобой глаза.

— Это слишком общее да и, признаться, тяжелое обвинение. Так, наверно, нельзя…

— А ему можно? — встрял Крюков. — Мы два месяца, считай, без выходных работали в летнем лагере. Платил нам по самым низким расценкам, будто мы ученики. Ладно. Стерпели. А пошли к нему выходные просить — не дал.

— Выгнал! — вставил второй.

— Этот выгонит! — заметил Кротин, разглядывая бутылку на свет — сколько осталось? — Этот такой, у него не заржавеет!

— За что выгнал? — спросил Дмитриев.

— Гм! За что… Сними, кричит, салага, шапку, раз в кабинет к директору ввалился! А я ему: это у меня не шапка, это, говорю, волосы такие отрастил. Смотреть, говорю, товарищ директор, надо лучше, а уж потом кричать на меня. Этот захохотал, — указал Крюков на приятеля, — а Держава, известное дело, не любит, когда над ним смеются, ну и выгнал.

— Дети. Вы же по делу пришли!

— По делу. Только он нас не принимал и по делу, а нам невмочь стало без выходных, ну, мы взяли сами да и отгуляли два дня подряд.

— Ко мне бы зашли.

— Мы в партком не ходоки! Да у нас в совхозе это не повелось — в партком-то ходить: раньше, случалось, хаживали, да только все без толку. Слово Бобрикова — закон для всех.

— И все же напрасно самовольно отгуляли, ребята.

— Ничего не зря! Мы законы тоже знаем!

— Уж очень вы грамотные… Ну, чем же дело кончилось?

— Так чем! Приходим потом за получкой — видим, на стенке выговор, это за то, что вместо семи дней отгуляли только два дня своих, положенных.

— Это за самовольство.

— Пусть так. А подходим к кассе — нам недоплатили за работу. Потом глядим — премию за предыдущий месяц назад высчитали! Мы к бухгалтеру: чего творишь, косая? А она: идите к директору — его приказ.

— И что директор?

— Что директор! Директор в день получки сматывается подальше, известное дело.

— И все-таки вы, ребята, по молодости горячи. Не надо было нарушать порядок самовольством.

— А как же еще? — искренне спросил Крюков.

— А как поступил Степанов, на пилораме который работает, помните?

— Как?

— Директор уволил его, он — ко мне. Я поговорил с директором — тот на своем стоит. Степанов подал в суд. Степанова восстановили и заплатили за две недели вынужденного прогула.

— Это хорошо-о… — удовлетворенно произнес Крюков, — Только надо было заставить платить из кармана Бобрикова, а не из государственного кармана.

— Верно! — вставил Кротин, нетерпеливо топтавшийся у водосточной бочки, ожидая, когда уйдет Дмитриев. — Разиков бы пять — десять высчитали из его получки — узнал бы, как людей увольнять! Выпей с нами, парторг! Все равно, чего мы тут ни говори, а директор крепко сидит, никто его не шевельнет, у него до самой Москвы блат расставлен. Он, гад, что провод под напряжением: схватишь его, чтобы откинуть, а он тебе ка-ак дербалызнет! Искры из глаз. Не пробовал?

— Нет.

— И не надо, секретарь. И не надо. Ты хороший мужик, молодой, и жена у тебя молодая, тебе еще жить да жить, а он тебе всю малину испортит. И ребятам уходить надо, потому что Держава им мстить будет. Он не только слово — всякий взгляд косой помнит, я-то уж знаю, Насмотрелся. Выпьем, что ли?

— Спасибо, Кротин. Я обязательно с вами выпью в другом месте и по другому случаю… Скажите, а где сегодня Костин работает?

— Костин-то? Дома! — сказал Крюков.

— Не, на рыбалке он, — возразил Кротин.

— На какой рыбалке? С рыбалки он давно пришел. До рыбалки ему сейчас! Брата надо отправлять, сам уезжать собирается. Правильно, он ходил на озеро нынче, проститься, должно быть… Дома Костин, где ему еще быть? Недавно баба кричала за кустами, — дома, ясное дело!

Не отошел Дмитриев и десяти шагов, как заметил бригадиршу отделения «Бугры». Сухощавая, желчная, она шла нервным шагом, резко отмахивая левой рукой. Дмитриев не увидел в ее облике ничего нового и все же решил спросить, не случилось ли чего.

— Ничего не случилось! — ответила она сухо, не остановившись.

— Одну минуту! — Дмитриев сделал несколько шагов ей вослед. — Скажите, Тамара Владимировна, как вы собираетесь проводить весеннюю посевную, когда уходят сразу два механизатора?